Л.Н. Толстой

 ДВА СТАРИКА  


Иоан. IV, 19. — Женщина говорит ему: господи! вижу, что ты пророк. 
20. Отцы наши поклонялись на этой горе, а вы говорите, что место, где должно 
поклоняться, находится в Иерусалиме. 
21. Иисус говорит ей: поверь мне, что наступает время, когда и не на горе сей, и 
не в Иерусалиме будете поклоняться отцу. 
22. Вы не знаете, чему кланяетесь, а мы знаем, чему кланяемся, ибо спасение от 
иудеев. 
23. Но настанет время, и настало уже, когда истинные поклонники будут 
поклоняться отцу в духе и истине; ибо таких поклонников отец ищет себе. 
I 
Собрались два старика богу молиться в старый Иерусалим. Один был богатый мужик, 
звали его Ефим Тарасыч Шевелев. Другой был небогатый человек Елисей Бодров. 
Ефим был мужик степенный, водки не пил, табаку не курил и не нюхал, черным 
словом весь век не ругался, и человек был строгий и твердый. Два срока проходил 
Ефим Тарасыч в старостах и высадился без начета. Семья у него была большая: два 
сына и внук женатый, и все жили вместе. Из себя он был мужик здоровый, 
бородастый и прямой, и на седьмом десятке только стала седина в бороде 
пробивать. Елисей был старичок ни богатый, ни бедный, хаживал прежде по 
плотничной работе, а под старость стал дома жить и водил пчел. Один сын в добычу 
ходил, другой — дома. Человек был Елисей добрвдушный и веселый. Пивал и водку, и 
табак нюхал, и любил песни петь, но человек был смирный, с домашними и с 
соседями жил дружно. Из себя Елисей был мужичок невысокий, черноватенький, с 
курчавой бородкой и, по своему святому — Елисею-пророку, с лысиной во всю 
голову. 
Давно пообещались старики и сговорились вместе идти, да все Тарасычу недосуг 
было: не перемежались у него дела. Только одно кончается, другое затевается: то 
внука женит, то из солдатства сына меньшого поджидает, а то избу затеял новую 
класть. 
Сошлись раз старики праздником, сели на бревнах. 
— Что ж, — говорит Елисей, — когда оброк отбывать пойдем? 
Поморщился Ефим. 
— Да погодить, — говорит, — надо, год нынче мне трудный вышел. Затеял я эту избу 
класть, думал, что-нибудь на сотню накину, а она уж в третью лезет. И то все не 
довел. Видно, уж до лета. На лето, коли бог даст, беспременно пойдем. 
— На мой разум, —говорит Елисей, — откладывать нечего, идти надо нынче. Самое 
время — весна. 
— Время-то время, да дело расчато, как его бросить? 
— Разве у тебя некому? Сын дела поделает. 
— Как поделает-то! Большак-то у меня не надежен — зашибает. 
— Помрем, кум, будут жить и без нас. Надо и сыну поучиться. 
— Так-то так, да все хочется при своем глазе дело свершить. 
— Эх, милый человек! Дел всех никогда не перевершишь. Вот намеднись у меня бабы 
к празднику моют, убираются. И то надо и другое, всех дел не захватят. Старшая 
сноха, баба умная, и говорит: "Спасибо, говорит, праздник приходит, нас не 
дожидается, а то, говорит, сколько б ни делали, всего бы не переделали". 
Задумался Тарасыч. 
— Денег, — говорит, — много извел я в эту постройку; а в поход тоже не с пустыми 
руками идти. Деньги немалые — 100 рублей. 
Засмеялся Елисей. 
— Не греши, — говорит, — кум. Твой достаток против моего в десять раз, а ты про 
деньги толкуешь. Только скажи, когда выходить — у меня и нет, да будут. 
Ухмыльнулся и Тарасыч. 
— Вишь, богач какой объявился, — говорит, — где же возьмешь-то? 
— Да дома поскребу — наберу сколько-нибудь; а чего не хватит — ульев с десяток с 
выставки соседу отдам. Давно уж просит. 
— Роевщина хорошая будет, тужить будешь. 
— Тужить?! Нет, кум! В жизнь ни о чем, кроме о грехах, не тужил. Дороже души 
ничего нет. 
— Оно так, да все неладно, как по дому неуправка. 
— А как у нас по душе-то неуправка будет, тогда хуже. А обреклись — пойдем! 
Право, пойдем. 
II 
И уговорил Елисей товарища. Подумал, подумал Ефим, наутро приходит к Елисею. 
— Что ж, пойдем, — говорит, — правду ты говоришь. В смерти да в животе бог 
волен. Пока живы да силы есть, идти надо. 
Через недельку собрались старики. 
У Тарасыча были деньги дома. Взял он себе 100 рублей на дорогу, 200 рублей 
старухе оставил. 
Собрался и Елисей; продал соседу 10 ульев с выставки, и приплод, сколько будет 
от 10 колодок, тоже соседу. Взял за все 70 рублей. Остальные 30 рублей по дому 
под метелочку у всех обобрал. Старуха свои последние отдала, на похоронки 
берегла; сноха свои дала. 
Приказал Ефим Тарасыч все дела старшему сыну: и где сколько покосов взять, и 
куда навоз вывезти, и как избу выделать и покрыть. Всякое дело обдумал — все 
приказал. А Елисей только наказал старухе, чтоб от проданных ульев молодых особо 
сажать и соседу без обмана отдать, а про домашние дела и говорить не стал: само 
дело, мол, покажет, что и как делать надо. Сами хозяева, для себя сделаете, как 
лучше. 
Собрались старики. Напекли домашних лепешек, пошили сумки, отрезали онуч новых, 
обули бахилки новые, взяли запасных лаптей и пошли. Проводили домашние их за 
околицу, распрощались, и пошли старики в путь-дорогу. 
Вышел Елисей с веселым духом и как отошел от деревни, так все дела свои забыл. 
Только и думки у него, как бы дорогой товарищу угодить, как бы кому грубого 
слова не сказать, как бы в мире и любви до места дойти и домой вернуться. Идет 
Елисей дорогой и все сам про себя либо молитву шепчет, либо жития, какие знает, 
на память твердит. А сойдется на пути с человеком или на ночлег придет, со 
всяким норовит как бы поласковее обойтись да по-божьи слово сказать. Идет — 
радуется. Одного дела не мог сделать Елисей. Хотел бросить табак нюхать и 
тавлинку дома оставил, да скучно стало. Дорогой дал ему человек. И нет-нет, 
отстанет от товарища, чтоб его в грех не вводить, и понюхает. 
Идет и Ефим Тарасыч хорошо, твердо, худого не делает и пустого не говорит, да 
нет у него легости на душе. Не выходит у него из головы забота про домашнее. Все 
поминает, что дома делается. Не забыл ли чего сыну приказать и так ли сын 
делает? Увидит по дороге — картофель садят или навоз везут, и думает: так ли по 
приказу его сын делает. Так бы, кажется, вернулся и все бы показал и сам сделал. 

III 
Шли пять недель старики, домашние лапти избили, уж новые покупать стали и пришли 
в хохлатчину. От дома шли, за ночлег и за обед платили, а пришли к хохлам, стали 
их наперебой к себе люди зазывать. И пустят, и покормят, и денег не берут, а еще 
на дорогу в сумки им хлеба, а то и лепешек накладут. Прошли так вольно старики 
сот семь; прошли еще губернию и пришли в неурожайное место. Пускать пускали и 
денег за ночлег не брали, а кормить перестали. И хлеба не везде давали, другой 
раз и за деньги не добьются. Прошлый год, рассказывал народ, не родилось ничего. 
Которые богаты были, разорились, все распродали; которые средственно жили — на 
нет сошли; а бедняки — так или уехали совсем, или по миру ходят, или дома 
кое-как перебиваются. Зимой мякину или лебеду ели. 
Ночевали раз старики в местечке, купили хлеба фунтов 15, переночевали и вышли до 
зорьки, чтоб подальше до жару уйти. Прошли верст 10 и дошли до речки, сели, 
зачерпнули воды в чашку, помочили хлебца, поели и переобулись. Посидели, 
отдохнули. Достал Елисей рожок. Покачал на него головой Ефим Тарасыч. 
— Как, — говорит, — такую пакость не бросить! 
Махнул рукой Елисей. 
— Пересилил, — говорит, — меня грех, что сделаешь! 
Поднялись, пошли дальше. Прошли еще верст десяток. Пришли в большое село, прошли 
все насквозь. И уж жарко стало. Уморился Елисей, захотелось ему и отдохнуть и 
напиться, да не останавливается Тарасыч. Тарасыч в ходьбе крепче был, и 
трудненько было Елисею за ним тянуться. 
— Напиться бы, — говорит. 
— Что ж, напейся. Я не хочу. 
Остановился Елисей. 
— Ты, — говорит, — не жди, я только забегу вон в хатку, напьюсь. Живой рукой 
догоню. 
— Ладно, — говорит. И пошел Ефим Тарасыч один вперед по дороге, а Елисей 
повернул к хатке. 
Подошел Елисей к хатке. Хатка небольшая, мазаная; низ черный, верх белый, да 
облупилась уж глина, давно, видно, не мазана, и крыша с одного бока раскрыта. 
Ход в хатку со двора. Вошел Елисей на двор; видит — у завалинки человек лежит 
безбородый, худой, рубаха в портки — по-хохлацки. Человек, видно, лег в холодок, 
да солнце вышло прямо на него. А он лежит и не спит. Окликнул его Елисей, 
спросил напиться — не отозвался человек. "Либо хворый, либо неласковый", — 
подумал Елисей и подошел к двери. Слышит — в хате дитя плачет. Постучал Елисей 
кольцом. "Хозяева!" Не откликаются. Постучал еще посошком в дверь. "Крещеные!" 
Не шевелятся. "Рабы божии!" Не отзываются. Хотел Елисей уж и прочь идти, да 
слышит — из-за двери ровно охает кто-то. "Уж не беда ли какая-нибудь с людьми? 
Поглядеть надо!" И пошел Елисей в хату. 
IV 
Повернул Елисей кольцо — не заперто. Отложил дверь, прошел через сенцы. Дверь в 
хату отперта. Налево печь; прямо передний угол; в углу божница, стол; за столом 
— лавка; на лавке в одной рубахе старуха простоволосая сидит, голову на стол 
положила, а подле ней мальчишка худой, как восковой весь, а брюхо толстое, 
старуху за рукав дергает, а сам ревмя ревет, чего-то просит. Вошел Елисей в 
хату. В хате дух тяжелый. Смотрит — за печью на кровати женщина лежит. Лежит 
ничком и не глядит, только хрипит и ногу то вытянет, то подтянет. И швыряет ее с 
боку на бок, и от нее-то дух тяжкий, — видно, под себя ходит и убрать ее некому. 
Подняла голову старуха, увидала человека. 
— Чего, — говорит, — тобi треба? чого треба? Нема, чоловiче, нiчого. 
Понял Елисей, что она говорит, подошел к ней. 
— Я, — говорит, — раба божия, напиться зашел. 
— Нема, кажу, нема. Нема чего и взяти. Iди coбi. 
Стал Елисей спрашивать: "Что ж, и здорового у вас али никого нет женщину 
убрать?" 
— Та нема нiкого; чоловiк на дворi помира, а ми туточки. 
Замолчал было мальчик — чужого увидал, да как заговорила старуха, опять ухватил 
ее за рукав: "Хлiба, бабусю! хлiба", — и опять заплакал. 
Только хотел спросить Елисей старуху, ввалился мужик в хату, прошел по стенке и 
хотел на лавку сесть, да не дошел и повалился в угол у порога. И не стал 
подыматься, стал говорить. По одному слову отрывает, скажет — отдышится, другое 
скажет. 
— I болiсть, — говорит, — напала, голоднi. Ось з голоду помирають! — показал 
мужик головой на мальчика и заплакал. 
Встряхнул Елисей сумку за плечами, выпростал руки, скинул сумку наземь, потом 
поднял на лавку и стал развязывать. Развязал, достал хлеб, ножик, отрезал 
ломоть, подал мужику. Не взял мужик, а показал на мальчика и на девочку, — им, 
мол, дай. Подал Елисей мальчику. Почуял мальчик хлеб, потянулся, ухватил ломоть 
обеими ручонками, с носом в ломоть ушел. Вылезла из-за печки еще девочка, 
уставилась на хлеб. Подал и ей Елисей. 
Отрезал еще кусок и старухе дал. Взяла и старуха, стала жевать. 
— Воды бы, — говорит, — принести, уста запеклись. Хотела, — говорит, — я — вчера 
ли, сегодня, уж и не помню — принести, упала, не дошла, и ведро там осталось, 
коли не взял кто. 
Спросил Елисей, где колодезь у них. Растолковала старуха. Пошел Елисей, нашел 
ведро, принес воды, напоил людей. Поели ребята еще хлеба с водой, и старуха 
поела, а мужик не стал есть. "Не принимает, говорит, душа". Баба — та вовсе не 
поднималась и в себя не приходила, только металась на кровати. Пошел Елисей на 
село в лавку, купил пшена, соли, муки, масла. Разыскал топоришко, нарубил дров, 
стал печку топить. Стала ему девочка помогать. Сварил Елисей похлебку и кашу, 
накормил людей. 
V 
Поел мужик немножко, и старуха поела, а девочка с малышком и чашку всю вылизали 
и завалились обнявшсь спать. 
Стали мужик с старухой, рассказывать, как все это с ними сталось. 
— Жили мы, — говорят, — и допрежь того небогато, а тут не родилось ничего, стали 
с осени проедать, что было. Проели все — стали у соседей и добрых людей просить. 
Сперва давали, а потом отказывать стали. Которые бы и рады дать, да нечего. Да и 
просить-то совестно стало: всем должны — и деньгами, и мукой, и хлебом. Искал, — 
говорит мужик, — я себе работы — работы нет. Народ везде из-за корму в работу 
набивается. День поработаешь, да два так ходишь — работы ищешь. Стали старуха с 
девчонкой ходить в даль побираться. Подаяние плохое, ни у кого хлеба нет. 
Все-таки кормились кое-как, думали — пробьемся так до новины. Да с весны совсем 
подавать перестали, а тут и болезнь напала. Пришло совсем плохо. День едим, а 
два нет. Стали траву есть. Да с травы ли, али так, напала на бабу болезнь. 
Слегла баба, и у меня, — говорит мужик, — силы нет. И поправиться не с чего. 
— Одна я, — говорит старуха, — билась, да из сил выбилась без еды и ослабла. 
Ослабла и девчонка, да и заробела. Посылали ее к соседям — не пошла. Забилась в 
угол и нейдет. Заходила соседка позавчера, да увидала, что голодные да больные, 
повернулась, да и ушла. У ней у самой муж ушел, а малых детей кормить нечем. Так 
вот и лежали — смерти ждали. 
Отслушал их речи Елисей, да и раздумал в тот же день идти догонять товарища и 
заночевал тут. Наутро встал Елисей, взялся по дому за работу, как будто сам он и 
хозяин. Замесил с старухой хлеба, истопил печку. Пошел с девчонкой по соседям 
добывать, что нужно. Чего ни хватится — ничего нет, все проедено: ни по 
хозяйству, ни из одежи. И стал Елисей припасать то, что нужно: что сам сделает, 
а что купит. Пробыл так Елисей один день, пробыл другой, пробыл и третий. 
Справился малышок, ходить стал по лавке, к Елисею ластится. А девочка совсем 
повеселела, во всех делах помогает. Все за Елисеем бегает: "Дiду! дiдусю!" 
Поднялась и старуха, к соседочке прошла. Стал и мужик по стенке ходить. Лежала 
только баба, да и та на третий день очнулась и стала есть просить. "Ну, — думает 
Елисей, — не чаял я столько времени прогулять, теперь пойду". 
VI 
На четвертый день подошли розговены, и думает Елисей: "Дай уж разговеюсь с 
людьми, куплю им кое-чего для праздника, а на вечер и пойду". Пошел Елисей опять 
на село, купил молока, муки белой, сала. Наварили, напекли они с старухой, а 
наутро сходил Елисей к обедне, пришел, разговелся с людьми. Встала в этот день и 
баба, стала бродить. А мужик побрился, чистую рубаху надел — старуха выстирала, 
— пошел на село к богатому мужику милости просить. Заложены были богатому мужику 
и покос и пашня, — так пошел просить, не отдаст ли покоса и пашни до новины. 
Вернулся к вечеру хозяин скучный и заплакал. Не помиловал богатый мужик, 
говорит: "Принеси деньги". 
Задумался опять Елисей. "Как им, — думает, — теперь жить? Люди косить пойдут, им 
нечего: покос заложен. Поспеет рожь — люди убирать примутся (да и родилась же 
она хорошо, матушка!), а им и приждать нечего: продана у них десятина вхняя 
богатому мужику. Уйду я, они опять так же собьются". И разбился Елисей мыслями и 
не пошел с вечера — отложил до утра. Пошел спать на двор. Помолился, лег и не 
может заснуть: и идти-то надо — уж и так и денег и времени много провел, и людей 
жалко. "Всех, видно, не оделишь. Хотел им водицы принести да хлебца по ломтю 
подать, а она, вишь, куда хватила. Теперь уж — покос да пашню выкупи. А пашню 
выкупи, — корову ребятам купи да лошадь мужику снопы возить. Видно, запутлялся 
ты, брат Елисей Кузьмич. Разъякорился, и толков не найдешь!" Поднялся Елисей, 
взял кафтан из-под головы, развернул, достал рожок, понюхал, думал мысли 
прочистить, ан нет: думал, думал, ничего не придумал. И идти надо, и людей 
жалко. А как быть, не знает. Свернул кафтан под голову и опять лег. Лежал, 
лежал, уж и петухи пропели, совсем засыпать стал. Вдруг ровно разбудил его кто. 
Видит он, будто одет он совсем, и с сумкой и с посохом, и надо ему в ворота 
пройти, а отложены ворота, только чтоб пролезть одному. И идет он в ворота и 
зацепил с одной стороны сумкой; хотел отцепить, зацепился с другой стороны 
онучей, и онуча развязалась. Стал отцеплять, ан зацепился не за плетень, а это 
девчонка держат, кричит: "Дiду, дiдуся, хлiба!" Поглядел на ногу, а за онучу 
малышок держит, из окна старуха и мужик глядят. Проснулся Елисей, заговорил с 
собой в голос. "Выкуплю, — говорит, — завтра пашню и покос, и лошадь куплю и 
муки до новины, и корову ребятам куплю. А то дойдешь за морем Христа искать, а в 
самом себе потеряешь. Надо справить людей!" И заснул Елисей до утра. Проснулся 
Елисей рано. Пошел к богатому мужику — рожь выкупил, отдал деньги и за покос. 
Купил косу, — и та продана была, — принес домой. Послал мужика косить, а сам 
пошел по мужикам: отыскал у кабачника продажную лошадь с телегой. Сторговался, 
купил, купил и муки мешок, на телегу положил и пошел корову покупать. Идет 
Елисей и нагоняет двух хохлушек. Идут бабы, промеж себя балакают. И слышит 
Елисей, что говорят бабы по-своему, а разбирает, что про него говорят. 
— Бач, оце його значала не пiзнали, така думка: простий чоловiк. Зайшов, кажуть, 
напиться, та i там i зажив. Чого, чого не накупав вiн iм. Сама бачила, як свого 
днi у шинкаря коняку з возом купив. Hi мабуть таки э люди на свiтi. Треба пiти 
подивиться. 
Услыхал это Елисей, понял, что его хвалят, и не пошел корову покупать. Вернулся 
к кабачнику, отдал деньги за лошадь. Запряг и поехал с мукой к хате. Подъехал к 
воротам, остановился и слез с телеги. Увидали хозяева лошадь — подивились. И 
думается им, что для них он лошадь купил, да не смеют сказать. Вышел хозяин, 
отворил ворота. 
— Откуда, — говорит, — конь у тебя, дедушка? 
— А купил, — говорит. — Дешево попалась. Накоси, мол, в ящик травки ей на ночь 
положить. Да и мешок сними. 
Отпряг хозяин лошадь, снес мешок в амбар, накосил беремя травы, положил в ящик. 
Легли спать. Елисей лег на улице и туда с вечера свою сумку вынес. Заснул весь 
народ. Поднялся Елисей, увязал сумку, обулся, одел кафтан и пошел в путь за 
Ефимом. 
VII 
Отошел Елисей верст 5. Стало светать. Сел он под дерево, развязал сумку, стал 
считать. Сосчитал, осталась денег 17 р. 20 копеек. "Ну, — думает, — с этим за 
море не переедешь! А Христовым именем собирать — как бы греха больше не было. 
Кум Ефим и один дойдет, за меня свечку поставит. А на мне, видно, оброк до 
смерти останется. Спасибо, хозяин милостивый — потерпит". 
Поднялся Елисей, встряхнул сумой за плечами и пошел назад. Только село то обошел 
кругом, чтоб его люди не видали. И домой скоро дошел Елисей. Туда шел — трудно 
казалось, через силу другой раз тянулся за Ефимом; а назад пошел, так ему бог 
дал, что идет и устали не знает. Идет играючи, посошком помахивает, по 70 верст 
в день уходит. 
Пришел Елисей домой. Уж с поля убрались. Обрадовались домашние своему старику, 
стали расспрашивать: как и что, отчего от товарища отстал, отчего не дошел, 
домой вернулся? Не стал рассказывать Елисей. 
— Да не привел, — говорит, — бог; растерял дорогой деньги и отстал от товарища. 
Так и не пошел. Простите ради Христа. 
И отдал старухе остальные деньги. Расспросил Елисей про домашние дела: все 
хорошо, все дела переделали, упущенья в хозяйстве нет, и живут все в мире и 
согласии. 
Услыхали тем же днем и Ефимовы, что вернулся Елисей, пришли спрашивать про 
своего старика. И им то же сказал Елисей. 
— Ваш, — говорит, — старик здорово пошел, разошлись мы, — говорит, — за три дня 
до Петрова дни; хотел я было догонять, да тут такие дела подошли: растерял я 
деньги и не с чем стало идти, так и вернулся. 
Подивился варод: как так человек умный да так глупо сделал, — пошел и не дошел, 
только деньги провел? Подивились и забыли. И Елисей забыл. Взялся за работу по 
дому: заготовил с сыном дров на зиму, обмолотил с бабами хлеб, прикрыл сараи, 
убрал пчел, отдал 10 колодок пчел с приплодом соседу. Хотела его старуха утаить, 
сколько от проданных колодок отроилось, да Елисей сам знал, какие холостые, 
какие роились, и соседу вместо десяти семнадцать отдал. Убрался Елисей, услал 
сына на заработки, а сам засел на зиму лапти плести и колодки долбить. 
VIII 
Весь тот день, как остался Елисей в хате у больных людей, ждал Ефим товарища. 
Отошел он недалеко и сел. Ждал, ждал, соснул, проснулся, еще посидел — нет 
товарища. Все глаза проглядел. Уж солнце за дерево зашло, — нет Елисея. "Уж не 
прошел ли, — думает, — мимо меня, или не проехал ли (подвез кто), не приметил 
меня, пока я спал. Да нельзя же не видать ему. В степи далеко видно. Пойти 
назад, — думает, — а он вперед уйдет. Расстрянемся с ним, еще того хуже. Пойду 
вперед, на ночлеге сойдемся". Пришел в деревню, попросил десятского, чтобы, если 
придет такой старичок, отвести его в ту же хату. Не пришел на ночлег Елисей. 
Пошел дальше Ефим, спрашивал всех: не видали ли старичка лысенького? Никто не 
видал. Подивился Ефим и пошел один. "Сойдемся, — думает, — где-нибудь в Одессе и 
на корабле", — и перестал думать. 
Сошелся дорогой с странником. Странник в скуфье, в подряснике и с длинными 
волосами, был и на Афоне и в другой раз идет в Иерусалим. Сошлись на ночлеге, 
разговорились и пошли вместе. 
Дошли до Одессы хорошо. Трое суток прождали корабля. Богомольцев много 
дожидалось. Были с разных сторон. Опять порасспросил Ефим про Елисея — никто не 
видал. Выправил Ефим билет заграничный — 5 рублей стало. Отдал 40 целковых за 
проезд туда и обратно, закупил хлеба, селедок на дорогу. Погрузили корабль, 
перевезли богомольцев, сел и Тарасыч с странником. Подняли якоря, отчалили, 
поплыли морем. День хорошо плыли; к вечеру поднялся ветер, пошел дождь, стало 
качать и корабль заливать. Взметался народ, стали бабы голосить, и из мужчин, 
которые послабее, стали по кораблю бегать, места искать. Нашел и на Ефима страх, 
только виду не показал: как где сел с прихода на полу, рядом с тамбовскими 
стариками, так и сидел всю ночь и день другой весь; только свои сумки держали и 
ничего не говорили. Затихло на третий деиь. На пятый день пристали к Царьграду. 
Которые странники высаживались на берег, ходили смотреть храм Софии-Премудрости, 
где теперь турки владеют; Тарасыч не высаживался, на корабле просидел. Только 
булки белой купил. Простояли сутки, опять поплыли морем. Останавливались еще у 
Смирны-города, у другого города Александрии и доплыли благополучно до 
Яфы-города. В Яфе высадка всем богомольцам: 70 верст пешеходу до Иерусалима. 
Тоже при высадке набрался страху народ: корабль высокий и с корабля вниз на 
лодки народ кидают, а лодку качает, того и гляди, не угодит в лодку, а мимо; 
человек двух замочило, а высадились все благополучно. Высадились, пошли пеши; на 
третий день к обеду дошли до Иерусалима. Стали за городом, на Русском подворье, 
билеты прописали, пообедали, пошли с странником по святыням. К самому гробу 
господню еще впуску не было. Пошли в патриарший монастырь, собрали туда всех 
поклонников, посадили женский пол и мужской пол особо. Велели разуться и сесть 
кругом. Вышел монах с полотенцем и стал всем ноги умывать; умоет, утрет и 
поцелует, и так всех обошел. Ефиму ноги обтер и поцеловал. Отстояли вечерню, 
заутреню, помолились, свечи поставили и подали поминанья за родителей. Тут и 
покормили и вино подносили. Наутро пошли в келью Марии Египетской, где она 
спасалась. Поставили свечи, молебен отслужили. Оттуда в Авраамов монастырь 
ходили. Видели Савеков сад — место, где Авраам сына заколоть хотел богу. Потом 
ходили на то место, где Христос явился Марии Магдалине, и в церковь Якова, брата 
господня. Все места показывал странник и везде сказывал, сколько где денег 
подавать надо. К обеду вернулись на подворье, поели. И только стали укладываться 
спать, взахался странник, стал свою одежу перебирать — шарить. 
— Вытащили, — говорит, — у меня портмонет с деньгами, двадцать три рубля, — 
говорит, — было: две десятирублевые и три мелочью. 
Потужил, потужил странник, делать нечего — легли спать. 
IX 
Лег Ефим спать, и напало на него искушенье. "Не вытаскивали, — думает, — у 
странника денег; у него, думается, их не было. Нигде он не подавал. Мне 
приказывал подавать, а сам не давал, да и у меня рубль взял". 
Подумает так Ефим и начнет сам себя укорять: "Что, — говорит, — мне человека 
судить, грешу я. Не стану думать". Только забудется, опять станет поминать, как 
странник на деньги приметлив и как он непохоже говорит, что у него портмонет 
вытащили. "И не было, — думает, — у него денег. Один отвод". 
Наутро встали и пошли к ранней обедне в большой храм Воскресенья — к гробу 
господню. Не отстает странник от Ефима, с ним вместе идет. 
Пришли к храму. Народу — странников-богомольцев, и русских, и всяких народов, и 
греков, и армян, и турок, и сирияи — собралось много. Пришел Ефим в Святые 
ворота с народом. Повел их монах. Провел их мимо стражи турецкой к тому месту, 
где снят с креста спаситель и помазан и где 9 подсвечников больших горят. Все 
показывал и рассказывал. Поставил там свечку Ефим. Потом повели монахи Ефима на 
правую руку вверх по ступенькам на Голгофу, на то место, где крест стоял; там 
помолился Ефим. Потом показали Ефиму скважину, где земля до преисподней 
проселась; потом показывали то место, где прибивали руки и ноги Христа к кресту 
гвоздями; потом показали гроб Адама, где кровь Христа лилась на кости его. Потом 
пришли к камню, где сидел Христос, когда надевали на него терновый венец; потом 
— к столбу, к которому привязывали Христа, когда били его. Потом видел Ефим 
камень с двумя дырами для ног Христа. Хотели еще что-то показать, да заторопился 
народ: заспешили все к самой пещере гроба господня. Отошла там чужая, началась 
православная обедня. Пошел Ефим с народом к пещере. Хотел он отбиться от 
странника — все в мыслях грешит он на странника, — да не отстает от него 
странник, с ним вместе и к обедне ко гробу господню пошел. Хотели они поближе 
стать, не поспели. Стеснился народ так, что ни вперед, ни назад продора нет. 
Стоит Ефим, смотрит вперед, молится, а нет-нет и ощупает, тут ли кошель. Двоится 
у него в мыслях: первое думает — обманывает его странник; второе думает — коли 
не обманул, а вправду вытащили, так как бы и со мной того же не было. 
Х 
Стоит так Ефим, молится и смотрит вперед, в часовню, где самый гроб и над гробом 
36 лампад горят. Стоит Ефим, через головы смотрит, что за чудо! Под самыми 
лампадами, где благодатный огонь горит, впереди всех, видит, стоит старичок в 
кафтане сермяжном, блестит лысина во всю голову, как у Елисея Бодрова. "Похож, — 
думает, — на Елисея. Да нельзя же ему быть! Нельзя ему прежде меня поспеть. 
Корабль до нас за неделю отходил. Нельзя ему было упредить. А на нашем корабле 
не было. Я всех богомольцев видел". 
Только подумал так Ефим, стал молиться старичок и поклонился три раза: раз 
наперед богу, а потом миру православному на обе стороны. И как повернул голову 
старичок на правую сторону, так и признал его Ефим. Самый он, Бодров, и есть — и 
борода черноватая, курчавая, и проседь на щеках, и брови, и глаза, и нос, и все 
обличье его. Самый он, Елисей Бодров. 
Обрадовался Ефим, что товарища нашел, и подивился, как так Елисей наперед его 
поспел. 
— Ай да Бодров, — думает, — куда наперед пролез! Видно, с человеком таким 
сошелся, что провел его. Дай на выходе найду его, своего странника в скуфье 
брошу и с ним стану ходить, авось и он меня проведет наперед. 
И все смотрел Ефим, как бы не упустить ему Елисея. Да отошли обедни, зашатался 
народ, пошли прикладываться, затеснились, отдавили в сторону Ефима. Опять напал 
на него страх, как бы, думает, кошель не вытащили? Прижал рукой кошель Ефим и 
стал продираться, только бы на простор выбраться. Выбрался на простор, 
ходил-ходил, искал-искал Елисея тут и в храме. Тут же в храме по кельям всякого 
народа много видел: которые тут же и едят, и пьют вино, и спят, и читают. И нет 
нигде Елисея. Вернулся Ефим на подворье, — не нашел товарища. В этот вечер 
странник не приходил. Пропал, и рубля не отдал. Остался Ефим один. 
На другой день пошел опять Ефим к гробу господню с тамбовским стариком, на 
корабле с ним ехал. Хотел прадезть наперед, да опять отдавили его, и стал он у 
столба и молится. Поглядел нареред, — опять под лампадами у самого гроба 
господня на переднем месте стоит Елисей, руки развел, как священник у алтаря, и 
блестит лысина во всю голову, "Ну, — думает Ефим, — теперь уж не упущу его". 
Полез продираться наперед. Продрался — нет Елисея. Видно, ушел. И на третий день 
опять у гроба господня смотрит — в самом святом месте стоит Елисей на самом на 
виду, руки развел и глядит кверху, точно видит что над собой. И светится его 
лысина во всю голову. "Ну, — думает Ефим, — теперь уж не упущу его, пойду к 
выходу стану. Там уж не разминемся". Вмшел Ефим, стоял-стоял, полден простоял: 
весь народ прошел — нет Елисея. 
Пробыл шесть недель Ефим в Иерусалиме и побывал везде: и в Вифлееме, и в 
Вифании, и на Иордане, и на новую рубаху печать у гроба господня наложил, чтобы 
похорониться в ней, и воды из Иордана в стклянку взял, и земли и свечей с 
благодатным огнем взял, и в восьми местах поминанья записал, извел все деньги, 
только бы домой дойти. И пошел Ефим назад к дому. Дошел до Яфы, сел на корабль, 
приплыл в Одессу и пошел пешеходом домой. 
XI 
Едет Ефим один тем же путем. Стал к дому приближаться, одеть напала на него 
забота, как без него дома живут. "В год, — думает, — воды много утечет. Дом 
целый век собираешь, а разорить дом недолго. Как-то без него сын дела повел, как 
весна вскрылась, как скотина перезимовала, так ли избу выделали?" Дошел Ефим до 
того места, где он запрошлый год расстался с Елисеем. Народу и узнать нельзя. 
Где запрошлый год бедствовал народ, нынче все достаточно живут. Родилось хорошо 
в поле. Поправился народ, и прежнее горе забыли. Подходит вечерком Ефим к тому 
самому селу, где запрошлый год Елисей отстал. Только вошел в село, выскочила 
из-за хатки девочка в белой рубахе. 
— Дiд! дiдко! до нас заходи. 
Хотел Ефим пройти, да не пускает девочка, ухватила за полу, тащит к хате, а сама 
смеется. 
Вышла на крыльцо и женщина с мальчиком, тоже манит: 
— Заходи, мол, дедушка, поужинать — переночуешь. Зашел Ефим. "Кстати, — думает, 
— про Елисея спрошу: никак, в эту самую хатку он тогда и напиться заходил". 
Вошел Ефим, сняла с него женщина сумку, умыться подала, посадила за стол. Молока 
достала, вареников, каши — поставила на стол. Поблагодарил Тарасыч, похвалил 
людей за то, что они странников привечают. Покачала головой женщина. 
— Нам, — говорит, — нельзя странников не привечать. Мы от странника жизнь 
узнали. Жили мы, бога забыли, и наказал нас бог так, что все только смерти 
ждали. Дошли летось до того, что все лежали — и есть нечего и больны. И помереть 
бы нам, да наслал нам бог такого же, вот как ты, старичка. Зашел он среди дня 
напиться, да увидал нас, пожалел, да и остался с нами. И поил, и кормил, и на 
ноги поставил, и землю выкупил, и лошадь с телегой купил, у нас кинул. 
Вошла в хату старуха, перебила речь женщины. 
— И сами мы не знаем, — говорит, — человек ли был, или ангел божий. Всех-то 
любил, всех-то жалел, и ушел — не сказался, и молить за кого бога — не знаем. 
Как теперь вижу: лежу я, смерти жду, смотрю — вошел старичок, немудрененький, 
так лысенький, воды напиться. Еще я подумала, грешная: что шляются? А он вон что 
сделал! Как увидал нас, сейчас сумочку долой, вот на этом месте поставил, 
развязал. 
Вступилась и девочка. 
— Нет, — говорит, — бабушка, он прежде сюда посередь хаты поставил сумку, а 
потом на лавку убрал. 
И стали они спорить и все его слова и дела поминать; и где он сидел, и где спал, 
и что делал, и что кому сказал. 
На ночь приехал и мужик-хозяин на лошади, тоже стал про Елисея рассказывать, как 
он у них жил. 
— Не приди он к нам, — говорит, — мы бы все в грехах померли. Помирали мы в 
отчаянии, на бога и на людей роптали. А он нас и на ноги поставил, и через него 
мы и бога узнали, и в добрых людей уверовали. Спаси его Христос! Прежде как 
скоты жили, он нас людьми сделал. 
Накормили, напоили люди Ефима, положили спать и сами легли. 
Лежит Ефим и не спит, и не выходит у него из головы Елисей, как он видел его в 
Иерусалиме три раза в переднем месте. 
"Так вот он где, — думает, — упередил меня! Мои труды приняты, нет ли, а его-то 
принял господь". 
Наутро распрощались люди с Ефимом, наклали ему пирожков на дорогу и пошли на 
работу, а Ефим — в путь-дорогу. 
XII 
Ровно год проходил Ефим. На весну вернулся домой. Пришел он домой к вечеру. Сына 
дома не было: в кабаке был. Пришел сын выпивши, стал его Ефим расспрашивать. По 
всему увидал, что замотался без него малый. Деньги все провел дурно, дела 
упустил. Стал его отец щунять. Стал сын грубиянить. 
— Ты бы, — говорит, — сам поворочал, а то ты ушел ходить да еще деньги с собой 
унес все, а с меня спрашиваешь. 
Рассерчал старик, побил сына. 
Наутро вышел Ефим Тарасыч к старосте о сыне поговорить, идет мимо Елисеева 
двора. Стоит старуха Елисеева на крылечке, здоровается: 
— Здорово, кум, — говорит, — здорово ли, касатик, сходил? 
Остановился Ефим Тарасыч. 
— Слава богу, — говорит, — сходил; твоего старика потерял, да, слышу, он домой 
вернулся. 
И заговорила старуха — охотница была покалякать. 
— Вернулся, — говорит, — кормилец, давно вернулся; Вскоре после успенья, никак. 
Уж и рады же мы были, что его бог принес! Скучав нам без него. Работа уж от него 
какая, — года его ушли. А все голова, и нам веселей. Уж и парень-то как 
радовался! Без него, — говорит, — как без света в глазу. Скучно нам без него, 
желанный, любим мы его, уж как жалеем. 
— Что ж, дома, что ль, он теперь? 
— Дома, родной, на пчельнике, рои огребает. Хороша, — баит, — роевщина. Такую 
бог дал силу пчеле, что старик и не запомнит. Не по грехам, — баит, — бог дает. 
Заходи, желанный, уж как рад-то будет. 
Пошел Ефим через сени, через двор на пчельник к Елисею. Вошел на пчельник, 
смотрит — стоит Елисей без сетки, без рукавиц, в кафтане сером под березкой, 
руки развел и глядит кверху, и лысина блестит во всю голову, как он в Иерусалиме 
у гроба господня стоял, а над ним, как в Иерусалиме, сквозь березку, как жар 
горит, играет солнце, а вокруг головы золотые пчелки в венец свились, вьются, а 
не жалят его. Остановился Ефим. 
Окликнула старуха Елисеева мужа. 
— Кум, — говорит, — пришел! 
Оглянулся Елисей, обрадовался, пошел куму навстречу, полегонечку пчел из бороды 
выбирает. 
— Здорово, кум, здорово, милый человек... Хорошо сходил? 
— Ноги сходили, и водицы тебе с Иордана-реки принес. Заходи, возьми, да принял 
ли господь труды... 
— Ну и слава боту, спаси Христос. 
Помолчал Ефим. 
— Ногами был, да душой-то был ли, али другой кто... 
— Божье дело, кум, божье дело. 
— Заходил тоже я на обратном в хату, где ты отстал... 
Испугался Елисей, заторопился: 
— Божье дело, кум, божье дело. Что ж, заходи, что ли, в избу — медку принесу. 
И замял Елисей речь, заговорил про домашнее. Воздохнул Ефим и не стал поминать 
Елисею про людей в хате и про то, что он видел его в Иерусалиме. И понял он, что 
на миру по смерть велел бог отбывать каждому свой оброк — любовью и добрыми 
делами. 




Вернуться к разделу «Толстой»